Бахтин и герменевтика. 2011

Качаем


Значимость герменевтической проблематики в настоящее время определяется усилением интереса к связанным с нею проблемам истолкования, интерпретации и понимания в политике, праве, искусстве, религии и любой коммуникативной деятельности. Возникновение философской теории интерпретации мира, развитие наук о сознании, душе и духе, а также проблема переосмысления природы самого философского знания, безусловно, актуализирует герменевтическую проблематику. К одному из главных достижений современной герменевтики относится не только онтологизация понимания и определение статуса особой понимания, герменевтической логики, но и открытие предструктуры осуществленное в философии М. Хайдеггера и предложенное М.М. Бахтиным как то понятие, которое сегодня можно назвать "виртуальным диалогом".
Существенный вклад в осмысление проблемы понимания и тем самым в развитие философской герменевтики в начале XX в. внес русский философ М.М. Бахтин. Поэтому важным аргументом в пользу актуальности данного исследования является давно назревшая необходимость в целостной интерпретации герменевтических идей М.М. Бахтина. Его труды получили мировое признание, а методология современных гуманитарных наук во многом обусловлена влиянием его идей. В научном познании широко используются в трактовке М.М. Бахтина такие понятия, как «диалог», «полифония», «бытие - событие», «архитектоника», «участное сознание», «вненаходимость» и др. Однако на сегодняшний день ситуация, связанная с осмыслением творческого наследия М.М. Бахтина, представляется весьма неоднозначной.
Существует широкий спектр различных оценок его творчества. В них Бахтин предстает то персоналистом, то адептом «вульгарного марксизма», то христианским мыслителем, то философом западной ориентации, то классиком русской мысли, то постмодернистом, то абсолютным релятивистом, то глашатаем трансцендентных ценностей. Но заметим, что тематическое поле проблем, разрабатываемых философом, - проблема понимания, диалогичность, текст, язык, специфика гуманитарных наук, эстетика как онтология красоты -находится в эпицентре развития современной мировой философии, в русле известной философской традиции «наук о духе», которую представляют такие мыслители, как Ф. Шлейермахер, В. Дильтей, М. Хайдеггер и Г.-Г. Гадамер. Творчество М.М. Бахтина не является простым продолжением и только развитием данной традиции, в нем содержатся и оригинальные, самобытные идеи и положения. Мы полагаем, что М.М. Бахтину удалось создать свой вариант философской герменевтики, хотя он и находится в незавершенном виде и содержится в фрагментарном по преимуществу наследии мыслителя. Поэтому важной сегодня является исследовательская работа, направленная на реконструкцию целостности содержательного своеобразия герменевтической концепции М.М. Бахтина и выявление ее познавательного потенциала.
Необходимость данного диссертационного исследования вызвана также тем, что отсутствуют научные труды, раскрывающие содержательную специфику герменевтической концепции М.М. Бахтина, состоящую в ее эстетическом характере.
Онтологизируя языковую проблематику герменевтики, оба философа способствуют превращению герменевтики в учение о бытии, закрепляя тем самым ее философский статус, интерпретируя вопрос о смысле существования как равносильный вопросу о смысле познанного, где понимание затрагивает всегда личный момент познающего и понимающего субъекта, выступает первоначальной формой человеческой жизни, а не только методологической операцией. Если "диалог" и "коммуникация" у М. Хайдеггера касаются непосредственного феномена "понимания", то путь М.М. Бахтина предстает как переход от идеи диалога к проблеме понимания текста.
Герменевтика Бахтина отличается от сходных европейских концепций своей человечностью: понимание имеет целью не нахождение «общего языка», а постижение живой личности». Понятие «большого времени» у Бахтина является выражением постисторической в конечном счете позиции понимания: Литературное явление обретает свой подлинный смысл только в пространстве целой традиции. Иначе: всякое исследование конкретного произведения (творчества) должно одновременно стать пониманием традиции в целом, но как бы в аспекте данного произведения, творчества какого-либо автора и т.п. - например, как мир Лермонтова.
Последовательное продумывание стратегии Бахтина приводит к мысли о «воскрешении» автора в процессе познавательного диалога. Эта часть работы представляет собой своеобразную концепцию филологического исследования, в самом общем виде сформулированную в названии главного теоретического раздела: «Трагедия европейской традиции и сё «мистериальный» смысл: «смерть» и «воскрешение» автора». Смысл концепции обнаруживается посредством аналитического рассмотрения важнейших с этой точки зрения литературных и философско-эстетических произведений. Выбор этих, а не иных, культурологических источников в работе специально не обосновывается и не нуждается, на наш взгляд, в таком обосновании, т.к. исследование не претендует на полноту описания самой проблематики пространственности/телесности, связанной с единством творца и Творения, но главным образом обнаруживает её как тенденцию понимания искусства в европейской традиции с помощью соответствующих её достижений; авторитетность же философских и теоретико-литературных источников, которые используются в настоящей работе, очевидна. Важнейшей особенностью работы является конкретно-аналитическое описание пространства культуры: не извлечение неких итоговых идей и оперирование ими, а анализ литературно-критических текстов в их противоречивом самосознании. Например, сказать, что Элиот был платоником и оценивать с этой точки зрения все его взгляды - значит весьма приблизительно понимать позицию критика; качество платонизма Элиота можно понять в рассмотрении того, как обнаруживает себя этот платонизм.
Основная феноменологическая установка понимания литературы связана с представлением о литературном произведении не как о заданном «содержании», которое следует «раскрыть»: произведение дано нам в виде ряда явлений-смыслов, возникших и сформулированных при некоторых установках мышления и условиях понимания. Т.е. литературное произведение мы можем понимать с точки зрения, например, марксизма, фрейдизма, экзистенциализма, феминизма и т.п. Рассматриваемые таким образом феномены действительны, существенны, и ни один из них не является основным, содержащим безусловно главный смысл произведения (творчества) или исчерпывающим возможности смыслообразования. Главная задача филологического исследования - обнаружение смысла произведения искусства с помощью непротиворечивого сочетания разных исследовательских практик. Тогда результатом постижения будет не вывод-формула, но постоянное расширение пространства осуществления смысла литературы, в котором «воскрешается» автор и впервые рождается критик - человек культуры, характеризующийся в первую очередь своими познавательными устремлениями и возможностями.
Особенностью исследования является его понятийный аппарат. «Художество», «пространство», «телесность», «интеллектуальное переживание», «мир», «идиориторика», «поэтическая личность», «литературная позиция», «постромантизм» и некоторые другие теоретико-литературные понятия обнаруживают свое терминологическое Значение в процессе их практического использования, смыслового развёртывания. При этом другие варианты их возможной актуализации не обсуждаются. Понимание литературы в данном случае определяется движением понятий, своеобразным перетеканием, мерцанием истины поэтического - так очерчивается теоретическое пространство осуществления смысла. Основные понятия, как показывает исследование, составляют диалектические «триады»: «телесность - пространство - поэтика», «тематика - поэтика - идиориторика», «творчество - идиориторика - литературная позиция». Система соотносительных понятий служит опорой понимания художества - как процесса и результата деятельности творца-художника.
Теоретические понятия являются в большей степени средством, чем целью настоящего исследования, тогда как их специальная разработка нередко уводит в метафизическую пустоту теоретизирования. Между тем цель понимания - ткачество смысла; очерчивание пространства литературы (куль¬туры), обнаружение в нем нашего сегодняшнего места. Теоретические понятия удерживают логику связной речи - составляют остов смысла, открывают возможность понимания. Важно отдавать себе отчет в том, что вводимые и частично обосновываемые понятия сами по себе для настоящей работы не имеют первостепенного значения, так сказать, «абсолютного смысла». Т.е. смысл исследования заключается не в том, чтобы их обосновать и добавить к уже существующим терминологическим «окаменелостям», а в том, чтобы использовать их для описания-понимания художественно-эстетической проблемы. Т.о. совершается индивидуальное филологическое усилие - способ самоопределения исследователя. Это форма существования гуманитарно-филологического знания, форма осуществления культуры. Это сотворение мира (пространства) литературы, в котором оказывается возможен филолог с его стремлением понять, что такое литература, чем ей быть в жизни Человека культуры. Нужно следить за логикой развития понятий, их сменой, как за движением морских волн, которые, повинуясь прибрежным течениям, выносят на сушу предметы с терпящего бедствие дредноута.
Среди трудов этого крупнейшего русского мыслителя-гуманитария советского периода книга «Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса» (закончена в 1940 г., увидела свет в 1965 г.). Сделавшая эпоху в культурологии концепцией карнавальности, она претендует на создание истории смеха и содержит страницы с описанием образного мышления эпохи Рабле. Но влияние Бахтина на историческую психологию не ограничивается частными, хотя и очень важными вкладами в изучение народной смеховой ментальности. Его основное влияние - методологическое.
Бахтин принадлежит к индивидуализирующей линии гуманитарного познания. В ранней неоконченной работе (опубликована в 1986 г. под названием «К философии поступка») он попытался создать собственную философию, близкую феноменологии и экзистенциализму. Как и Дильтей, он резко критикует абстрактный теоретизм науки, оставляющей без внимания жизнь конкретного человека. Общий закон науки отменяет ответственность личности перед бытием. «Поскольку мы вошли в него (научный закон. - В.Ш.), т.е. совершили акт отвлечения, мы уже во власти его автономной закономерности, точнее, нас просто нет в нем - как индивидуально ответственно активных» [Бахтин, 19860, с. 86].
В противовес растворяющей индивидуальность силе генерализующей науки Бахтин создавал учение о едином и единственном поступке, ответственном перед бытием. «...Все в этом мире приобретает значение, смысл и ценность лишь в соотнесении с человеком, как человеческое. Все возможное бытие и весь возможный смысл располагаются вокруг человека как центра и единственной ценности...» [Бахтин, 1986, с. 509].
Бытие, которое описывает Бахтин, - это, разумеется, не физическая Вселенная, а некоторое представление ценностного мира культуры. Архитектоника, выстраиваемая поступком, в отличие от «структуры» и «систем» уникальна. «Этот мир дан мне с моего единственного места - как конкретный и единственный. Для моего участного поступающего сознания - он, как архитектоническое целое, расположен вокруг меня как единственного центра исхождения моего поступка: он находится мною, поскольку я исхожу из себя в моем поступке-видении, поступке-мысли, поступке-деле. В соотнесении с моим единственным местом активного исхождения в мире все мыслимые пространственные и временные отношения приобретают ценностный центр, слагаются вокруг него в некоторое устойчивое архитектоническое целое - возможное единство становится действительной единственностью» [Бахтин, там же, с. 511].
Можно заметить некоторую двусмысленность, нави-саьшую над ранним замыслом Бахтина. О ней знала европейская мысль, со времен позднего средневековья задававшаяся вопросом: что можно извлечь из понятия индивидуального, кроме самого понятия? Чтобы не впасть в теоретизм, Бахтин должен был указать реальность, в которой разворачивает свои ответственные действия индивидуальное сознание. Такой реальностью оказалась художественная культура. В переходе от философии бытия-события к филолого-культурологической феноменологии эстетического сознания есть внутренняя логика. «Искусство для Бахтина было остановленным миром-событием, к которому можно было неоднократно возвращаться, в то время как реальный мир-событие оказывается постоянно изменяющимся и трудно схватывается в размышлении. Но, начав анализировать мир эстетического видения как модель мира-события, Бахтин довольно быстро переходит к анализу самого мира эстетического видения, художественного мира, создаваемого художником, где его первоначальная философская установка (мир-событие) становится уже не предметом отнесения результатов исследования к модели, а общим методологическим средством понимания эстетического художественного мира» [Конев, 1994, с. 22-23].
Возможно, что в замене философии на литературоведение сказались и национальная привязанность к художественному слову, и судьба гуманитария в сталинской России, где эстетические штудии давали прибежище независимым мыслителям. Как бы то ни было, Бахтин выступает создателем своеобразной версии герменевтического понимания - диалогизма («диалогического воображения» в одной из версий западных переводов Бахтина).
В «Творчестве Франсуа Рабле...» Бахтин полемизирует с основополагающей работой по исторической психологии - книгой Л. Февра «Проблема неверия в XVI в. Религия Рабле» (см. о ней дальше). Он упрекает французского историка в академической дистанции по отношению к средневеково-ренессансному смеху. Уважаемый профессор не слышит, как хохочет на площади этот люд. «Он слышит раблезианский смех ушами человека XX века, а не так, как его слышали люди 1532 года. Поэтому ему и не удалось прочитать «Пантагрюэля» их глазами как раз в самом главном, в самом существенном для этой книги» [Бахтин, 1990, с. 147-148].
Самому Бахтину удалось, поскольку он опирался на диалогизм - доктрину «выразительного и говорящего бытия» и приемы наделения текста качествами собеседу-ющего голоса. Это не значит, что он прослушивал литературную вещь как пластинку (хотя главу о площадных криках, пожалуй, не напишешь без акустических впечатлений). Бахтин выбирал самых «озвученных» авторов мировой литературы. Д^ книги о Рабле были «Проблемы поэтики Достоевского». Здесь Бахтин открыл полифонический роман, написанный наподобие партитуры, с персонажами, самостоятельный голос которых подвластен авторской воле.
Следует отметить две особенности гуманитарного метода Бахтина, стоящие особняком по отношению к приемам понимания других авторов. Во-первых, Бахтин-философ наделял голос бытийной самостоятельностью, не допуская его перехода в иные качества, структуры, диалектические синтезы, т.е. пропадания в монологическом, субъект-объектьом знании. Во-вторых, будучи литературоведом, он-разрабатывал теорию речевых жанров - способов культурно-лингвистического опосредования человеческих высказываний. По своему полифоническому потенциалу, способности вмещать различные голоса, жанры неравнозначны. Вот эпос. Герои его повествуют из прошлого, каждый со своей, строго определенной партией. Эпопея - абсолютно готовый, даже закостеневший, одномерный и однонаправленный жанр.
Диалогизм Бахтина - это, разумеется, не прослушивание документов прошлого с помощью внутреннего слуха, а доктрина голосового строения мира, которая особым образом ориентирует историко-литературоведческий анализ. Она (доктрина) позволяет выделять в жанрово однородном тексте компоненты-голоса книжно-письменной чувственности. «Звучат» не только персонажи, но и слова, названия вещей. Вот, например, она из бесчисленных номинаций Рабле: номенклатура рыб в IV книге («Гаргантюа и Пантагрюэль»). Рабле приводит 60 названий. Откуда он их взял? Не из ихтиологической систематики - такой еще нет. Обо всех этих барбунах, пласкушах, морских ангелах, морских собаках, бешенках, морских курочках писатель мог слышать разве что от рыбаков. Еще одна особенность наименований: это, строго говоря, еще не названия рыб (такие появятся в книжном контексте), а клички, прозвища, почти собственные имена разных местных обитателей вод. Столь же легко обретают интонационный облик и начинают «голосить» у Рабле названия растений, блюд, членов тела, предметов обихода, оружия и т.д., а уж имена в романе - это сплошь клички. Громадное количество лексики - «девственные слова», впервые входящие в книжно-письменный контекст из устной речи. Граница между нарицательными и собственными именами ослаблена. «И те, и другие стремятся к одной общей точке - к хвалебно-бранному прозвищу» [Бахтин, 1990, с. 507).
Бахтин описывает возникновение современного романа из материала устного слова, а в психологическом плане - переход образного мышления в абстрактное. Но, в отличие от Февра и других исторических психологов, он не наделяет раннюю стадию процесса преимуществом перед более поздней, абстрактной. Рабле и стоящий за ним Бахтин испытывают мало восторга перед прогрессивными деяниями государства. Последнее слово - за народом, а его нельзя подкупить ограниченной мерой прогрессивности и правды. Он судит sub speciae vitae своей бессмертной двутелесности, состоящей из рождений и смертей. Понять эту анимизированную телесность - не значит снизойти к ней, скорее, наоборот. Голоса полифонически устроенного мира неслиянны, и уловить звучание - обнаружить индивидуальность. Дальше начинается диалог. Что он даст - неизвестно. Гуманитарная наука может открыть массу интересного о происхождении, социальной обусловленности, лингвистическом строении, языковой материи диалога, ибо ее предмет - выразительное и говорящее бытие. Но по сути ничего нового добавить к тому, что знали великие художники о человеческом существовании, она не может. А суть этого существования в следующем: «Быть - значит общаться диалогически. Когда диалог кончается, все кончается. ...Все средство - диалог цель. Один голос ничего не кончает и ничего не разрешает. Два голоса - минимум жизни, минимум бытия» [Бахтин, 1972, с. 434].

 
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1.    Бонецкая Н.К. Бахтин и идеи герменевтики // Бахтин как философ. М., 1992.
2.    Габитова P.M. «Универсальная» герменевтика Фридриха Шлейермахера.
3.    Гадамер Г.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики: Пер. с нем. / Общ. ред. и вступ. ст. Б.Н.Бессонова. М., 1988.
4.    Герменевтика: история и современность. Критические очерки: Сб. ст./ Редкол. Бессонов Б.М. и др. М., 1985.
5.    Ивин А.А, Фурманова О.В. Философская герменевтика и проблема научного знания // Философские науки. 1984, № 5. С. 66-73.
6.    Кузнецов В.Г. Герменевтика и гуманитарное познание. М., 1991.
7.    Кузнецов В.Г. Герменевтика и ее путь от конкретной методики до философского направления // Логос. 2000, №5. С 47.
8.    Лекции и выступления М.М. Бахтина 1924-1925 гг. в записях
9.    Чистилина И.А. Познавательный потенциал идеи диалогичности понимания в герменевтике М.М. Бахтина // Философские вопросы естественных, технических и гуманитарных наук: Сб ст Междунар. науч. конф.: в 2 т. / Под ред. Е. В. Дегтярева. Магнитогорск, 2006. Т. 1. С. 320-327.
10.    Чистилина И.А. Эстетическая герменевтика М.М. Бахтина // Проблема понимания и языка в современной социокультурной ситуации: Матер, межвуз. науч-практ. конф. Краснодар, 2003. С. 33-34.
11.    Чистилина И.А. Эстетический характер герменевтической концепции М.М. Бахтина // СинтеЗ. - №. 10 (Краснодар), 2006. С.